Крик ворона - Страница 79

И он рассказал ей все — что не рассказывал доселе никому. Ни отцу, которого с детства привык не посвящать в свои проблемы, ни следователям.

— Знаешь, я давно заметила, что у всех подлецов есть одна слабость, — сказала Таня, выслушав его.

— Какая?

— Они считают, что хитрость, изворотливость и жестокость — это то же самое, что ум. И нередко поступают глупо.

— Глупо?

— Да. Неужели они не понимают, что после всего этого они потеряли последнюю надежду заполучить тебя? Ведь ты же не станешь возвращаться к ним ни при каких обстоятельствах ?

— Да уж лучше подохнуть!

— Но нам надо что-то делать. И быстро. Они ведь ни перед чем не остановятся. Завтра же забираю Нюточку и везу ее в Хмелицы, к Лизавете.

— Если врачи отпустят...

— И если не отпустят — тоже. Думаю, тебе надо ехать с нами.

— А как же отец?

— Я вернусь и буду при нем. Меня они не тронут.

— Если захотят — еще как тронут!.. Нет, вы езжайте, а я останусь здесь, на виду. Мне от них прятаться бесполезно: вон Жаппара на Тянь-Шане отыскали, что им какие-то Хмелицы?!

— Но они не оставят тебя в покое.

— А я в прокуратуру пойду или в КГБ к тому же Голубовскому. Зря я тогда отмолчался, когда он о возможных причинах похищения выспрашивал. Ничего, теперь все расскажу.

— Ой, я даже не знаю... Жил у нас в общежитии парень один, Генка, бетонщик. Непутевый, выпить любил, подраться, но вообще-то неплохой. Как-то после получки собрались они с приятелями, выпили на лавочке, купили еще, а тут дождь. Забрались они с бутылками своими в подвал. А там в углу — труп. Приятели говорят, пошли скорей отсюда, а Генка им — нет, надо заявить. Те ушли, а он в отделение. Там его, не разбираясь, скрутили и в клетку: пьяный, мол. А он им кричит: я про покойника заявить пришел. Ну, рассказал, где и что, выехали они. Смотрят — действительно покойник. Генка им говорит: что, убедились, что не вру? Теперь отпустите! А они говорят: теперь-то как раз и не отпустим, потому что ты и есть убийца! Убил, испугался и к нам прибежал, рассказывать, будто случайно нашел. Он на колени: да вы что, да какой я убийца!.. Год его потом в тюрьме продержали до суда, и там и вовсе бы засудили, да хорошо, что прокурор порядочный попался и разобраться не поленился. Труп-то в подвале три дня пролежал до того, как Генка нашел его, а Генка в то время на Бокситогорском комбинате в командировке был. Отпустили его, слава Богу, но жизнь все равно покалечили крепко.

— Я не боюсь, — угрюмо сказал Павел.

— Зато я боюсь... Давай-ка мы прежде того с надежным человеком посоветуемся, который в таких делах разбирается лучше нашего. Вот только с кем бы?

— Может быть, с Николаем Николаевичем? — подумав, предложил Павел.

— Это с каким Николаем Николаевичем?

— С адвокатом, бывшим тестем моим. Человек он знающий, ловкий. Помнишь, это же он осенью в две недели организовал и твой развод, и наш брак?

— А, седой такой? Я еще в толк не могла взять, что это ты так вдруг заспешил — жили же до того нерасписанные, и ничего. А это ты мое будущее обеспечивал. — Она горько усмехнулась.

— И Нюточкино, — не замечая усмешки, сказал Павел. — До свадьбы ты юридически была для нее посторонним лицом.

— А ты его хорошо знаешь, этого адвоката? Можно ему доверять?

— А если больше некому?

— Есть кому, — твердо сказала Таня...

— Вот, собственно, и все. Ну и что ты думаешь?

— Я скажу. Только сначала разреши мне задать один вопрос.

— Задавай.

Рафалович встал, резко отодвинув стул.

— Объясни мне, пожалуйста, почему, ну почему ты такой идиот? Кто тебя просил гнать волну, а? Да, допустим, весь навар с твоих разработок пойдет не в закрома Родины, а в карман какому-то хитрому дяде — ну и что? Что это меняет? Ты же взрослый человек, ты прекрасно понимаешь, что эта самая Родина, которая из нас сосет соки и выворачивает нам руки и карманы, — и есть сотня-другая таких вот хитрых дядей, которые окопались на теплых местечках и втихаря грызут друг дружку, норовя отхватить кусочек пожирнее. Так что с точки зрения твоей хваленой нравственности совершенно безразлично, вкалываешь ты на одного дядю, на двух или на тысячу. А с рациональной точки зрения на одного-то еще и лучше — и плодами труда твоего с умом распорядится, и тебе даст, сколько ты стоишь, а не сколько полагается по штатному расписанию... Тебя же впервые оценили по достоинству, создали все условия, освободили от всякой херни — твори, дорогой, открывай, изобретай. Оборудование новое нужно? Ты только списочек составь, Зарплата маленькая? На тебе вдвое. Не хочешь каждый день на работу ходить? Ходи когда захочешь, только дело делай. Ведь так оно было?

— Так.

— Ну и какого рожна тебе? Ах, его бедного заманили, обманом вовлекли! А что им оставалось? Прийти и сказать: «Чувак, у нас тут левый бизнес намечается, хочешь в долю?» Они же хорошо подготовились и понимали, с кем имеют дело. Нет, я тебе так скажу: этой фирмой рулит парень головастый. Он же так все подстроил, чтобы тебя и заполучить, и подстраховать.

— Объясни.

— При таком раскладе, даже если бы они засыпались по полной, ты остался бы чистехонек. Занимался научной работой в солидном институте, про леваки не знал, в коммерцию не лез. И вот лимонтьевы с клизмерами, бяки нехорошие, гремят под фанфары, а честный, но обманутый советский ученый Чернов продолжает свою шибко полезную для страны деятельность.

— Погоди, но ведь Лимонтьев и есть главный организатор!

— Сомневаюсь. Он скорее зиц-председатель Фунт.

— Что-то я не пойму, к чему ты клонишь?

— К тому, что тебе не следовало вставать на дыбы. Продолжал бы себе спокойненько работать.