Крик ворона - Страница 67

К оглавлению

— Пап, — сказала она, подняв голову, — а почему на Новый год подарки дарят, а на старый нет?

— Стыдись, тадзимырк. Кого сегодня дед в кукольный театр водил?

— Ну, меня, — призналась Нюточка.

— А кого мороженым кормили? Кто полторта умял? Кому разрешили до двенадцати не ложиться и завтра в садик не идти?

— Ну меня, ну я, ну мне, — потупившись пробормотала Нюточка.

— Так о каких еще подарках может идти речь?

— Пап, а давай тогда в «Где мама?» поиграем, — предложила Нюточка, с чисто девчоночьим лукавством меняя тему.

— А может, не надо? Каждый вечер играем... Кстати, ты почто в свитере сидишь? Холодно?

Этот свитерок — мохнатый, полосатенький, с блестками — Таня месяц назад переслала с Шеровым из Братиславы вместе с громадной коробкой шоколадного ассорти к новогоднему столу, толстым пакетом фотографий и короткой запиской, в которой сообщала, что у нее все прекрасно; что свитер высылает, услышав, что зима в Ленинграде выдалась холодная, и она беспокоится, не мерзнет ли Нюточка; что постеснялась обременять Вадима Ахметовича еще чем-либо, а вообще-то накуплено огромное множество всякого барахлишка, полезные и красивых вещиц, и все это пока хранится в кладовке, любезно предоставленной Даной Фиаловой, а вообще придется, видимо, отправлять контейнер, но с этим Иржи обещал помочь. Из бодро-делового тона послания выбивалась только приписка: «Ночами плохо. Особенно после легкого дня, когда не измотаешь себя до бесчувствия». Это был первый за четыре месяца разлуки намек на то, что у нее не все безоблачно.

И еще Шеров уже от себя передал Павлу несколько словацких и чешских газет и журнальных вырезок с упоминаниями о Тане и экземпляр «Пари-Суар» с большой статьей «Славянский десант», где прямо под заголовком была напечатана цветная фотография, с которой улыбались три очаровательные брюнетки: миниатюрная Дана Фиалова с огромными темными глазами на точеном треугольном личике, Эльжбета Птах, победоносно поднявшая голову с тугой копной африканских кудряшек, — и Таня, смотрящая прямо в объектив с задумчиво-загадочной улыбкой. Удачный фотопортрет Тани украшал обложку глянцевого таблоида «Синебокс», а всю третью полосу занимало интервью с ней, озаглавленное: «Зеленоглазая Лиз Тейлор из далекой России». Все фотографии Нюточка аккуратно вырезала и приклеила над своей кроваткой...

— А давай я сниму свитер, а ты за это со мной поиграешь, — высказалась предприимчивая Нюточка.

Павел вздохнул, а Нюточка пулей вылетела из гостиной, моментально вернулась уже в футболке, не прерывая движения, подобрала с ковра фотографии и плюхнула их на стол перед отцом.

— Ну, загадывай! — сказала она.

Павел привычным жестом поднял самую верхнюю фотографию и повернул к Нюточке.

— Это мама где? — спросил он. Нюточка рассмеялась.

— Папа, ну какой ты глупый! Это же не мама, а тетя Дана и дядя Иржи на студии.

— Бывает, — сказал Павел и взял вторую. — А это?

— Это мама на Пратере... Это мама и тетя Элька у центра Помпиду... Это мама в магазине каком-то... Это мама в Праге, на Старом Мясте... Это мама, тетя Дана и дядя Серж в Версале... Это мама на лошадке скачет... А это «Но Пассаран».

Так Павел прозвал групповую фотографию на фоне замка Бродяны. Несколько человек, разбившихся попарно, застыли, задорно подняв вверх кулак, а свободной рукой обнимая соседа. На обратной стороне Таня написала: «Наша интербригада» — и присовокупила списочек, доказывающий, что это действительно интербригада: Дана Фиалова (Наталья Гончарова-Пушкина-Ланская — Словакия) и Иржи Биляк (режиссер — Словакия); Эльжбета Птах (Екатерина Гончарова-Дантес — Польша) и Серж Дювернуа (Жорж Дантес-Геккерн — Франция); Татьяна Ларина (Александра Гончарова-Фризенгоф — СССР, Россия) и Ян Шварценберг (композитор и аранжировщик — Чехия). Без пары стоял Уго Зоннтаг (Густав Фризенгоф — ГДР), тощий и высокий, с унылой длинноносой физиономией.

— Это мама с дядей Пьером Ришаром, — безошибочно продолжала Нюточка. — А это мама...

Раздался звонок в дверь и тут же — истошный лай Беломора с кухни.

— Кто бы это, в такой час? — озадаченно произнес Павел.

— Иди открывай, — отозвался из своего угла Дмитрий Дормидонтович. — Не иначе Марьянушка Осьмиглазова — за солью или с пирогами. Давно не видели.

Осьмиглазов из горисполкома въехал в соседнюю квартиру в октябре, уже после Таниного отъезда. Естественно, не один, а с семьей — толстой и раздражительной женой Надеждой Назаровной и еще более толстой, нескладной дочерью Марьяной, вечной студенткой лет двадцати пяти. Должно быть приметив холостое положение соседа, эта самая Марьяна зачастила к Черновым — то стакан муки попросит, то спички, то разобраться с барахлящим бра, то принесет какого-нибудь печива. Павел не знал, куда деваться от общительной соседки с томным взглядом заплывших глазок.

Он неохотно вышел в прихожую, споткнулся о выскочившего Беломора, сказал нарочито громко: «Кого это черти носят!», крутанул замок и открыл дверь.

Мимо остолбеневшего Павла, отчаянно вертя хвостом, пролетел Беломор, острым звериным чутьем гораздо быстрее человека постигший, что эта дама в пышной пестрой шубе и с большой красной сумкой через плечо — хозяйка, главное и любимое существо.

— Ну, хватит, зайчик, хватит, — сказала Таня, отстраняя Беломора, силящегося припасть передними лапами к ее груди, и обратилась к Павлу: — Это меня черти принесли.

— Ты... это... — пробормотал Павел и сжал Таню в объятиях, утопая пальцами в мягком меху.

А через прихожую уже неслась Нюточка, звонко вереща: «Мама! Мамочка!» — и, тесня Павла с Беломором, ловко, как мартышка, вскарабкалась Тане на шею.