Крик ворона - Страница 2

До восьмидесятого года Мурина жила в одной комнате с бывшим мужем в гнусной коммуналке на Маяковского. Комната запущенная сверх меры, разделенная перегородкой — чтобы поменьше видеть мерзкую смазливую харю экс-супружника. Соседи сплошь твари, суки, быдло... Марина Валерьяновна вздохнула было с облегчением, когда их трехэтажный флигелек дал неизлечимую трещину прямо по комнате соседей Фуфлачевых — жаль, никого не убило, когда обрушился потолок! — и пошел под экстренное расселение. Но мерзавцы, окопавшиеся в жилкомиссии, приличную площадь придержали для ворья, у которого всегда есть деньги на взятку, а Муриной выдали смотровой на комнатушку в трехкомнатной квартире на восточной окраине Купчино. В ответ на законные упреки исполкомовская сволочь нагло заявила:

— С площадью в городе напряженка. Вы бы, гражданочка, радовались, что на гражданина Жолнеровича отдельный ордерок выбить удалось.

Докторишка усатый, муженек ее ненаглядный, получал сходную комнатушку где-то у черта на Пороховых.

Новые соседи оказались, естественно, не лучше прежних, разве что числом поменее. Парикмахерша Зойка — сплетница, развратница и алкоголичка. Тупая бабка с дебильной внучкой, не сливающей за собой в сортире. В город выбираться переполненным автобусом, за сорок мучительных минут доползавшим до «Электросилы», — либо через тот самый пустырь на электричку до Московского. Днем еще ничего, а вот с наступлением темноты...

Пожив с недельку на новом месте, Марина Валерьяновна купила в канцелярском шило и с тех пор носила в портфеле. Часто укалывалась до крови, рвала книги, бумаги, но выбросить не решалась.

Как ни странно, оружием самообороны не пришлось воспользоваться ни разу. Ни грабители, ни насильники не проявляли к ней ни малейшего интереса. Даже несколько обидно.

Природа жестоко насмеялась над Мариной Валерьяновной, вложив трепетную, ранимую и возвышенную душу в несуразное тело, словно составленное из частей, предназначавшихся разным людям. Круглое как блин курносое лицо с узенькими глазами и широкими, густыми бровями. Короткая бычья шея, мясистые плечи и руки. Квадратный рубленый торс без намека на талию. И длинные, стройные, изящные ноги, при такой фигуре вызывающие ассоциации не с красавицей-балериной, а с паучихой. «Ну и пусть, — говорила себе Марина Валерьяновна, наспех подкрашиваясь перед зеркалом. — Внешность не должна отвлекать от насыщенной духовной жизни».

И вынуждала себя читать модные книги, бегать на модные выставки и кинофильмы. Мучилась, маялась тоскою, зевала, ничего не понимая, зато потом могла, закатив глаза, со страстью рассуждать о высоком. Как правило, сама с собой — слушатели находились редко. «Дождетесь вы у меня! — нередко шептала она, засылая или глядя в зеркало. — Вы у меня еще все попляшете, все!»

И с закрытыми глазами представляла себе, как подъезжает на «Волге» последней модели к неказистому зданию училища и в сопровождении нового мужа, шикарного как Бельмондо, под взглядами умирающих от зависти училок направляется к директрисе, обливая ту презрением и заодно поражая по самое некуда моднейшим ансамблем «от кутюр» и небрежно позвякивающим на запястье браслетом с бриллиантами чистой воды, забирает трудовую . книжку. А вечером принимает в своих роскошных апартаментах разных знаменитостей, и они, такие лощеные и беспредельно высокомерные с другими, жадно и подобострастно ловят каждое слово, каждый жест хозяйки. С этими она держится снисходительно-любезно, ни жестом, ни словом не выказывая ненависти и презрения... Это сейчас, когда она никто, они ее в упор не видят. Да что они — всякая тварь последняя, вроде тех же училищных" или соседок, и те за человека ее не считают. Ну ничего, все еще переменится, будет и на нашей улице праздник, еще на коленях ползать будут. Все ползать будут...

Марина Валерьяновна спустилась с тускло освещенной платформы и, ориентируясь на огни далеких кварталов, отправилась в путь между сухими прутьями прошлогодней травы, пластами жирной грязи, кучами мусора, вылезшими из-под стаявшего снега. Хорошо еще, что на самой дорожке сухо — апрель выдался теплым, погожим. Пересекла полосу отчуждения и вышла на пустырь, по которому проходила незримая граница между Невским и Фрунзенским районами. Разделительная полоса пролегала по площадке между пивными ларьками. У ларьков с утра до вечера толклись ханыги из обоих районов, что, конечно, не способствовало улучшению криминогенной обстановки на пустыре. Но в этот поздний час ларьки, естественно, не работали, а лишь отбрасывали зловещие тени вдоль ярко освещенного пятачка основательно утоптанной и заплеванной площадки. И, конечно же, никакой милиции! Днем-то они паслись здесь регулярно, выцепляя из пьяной толпы кого-нибудь поприличнее: не тащить же в вытрезвитель местную рвань, с которой не то что штраф, а и пятнадцатисуточного бесплатного труда не поимеешь — себе дороже выйдет.

Миновав пространство между ларьками, Марина Мурина вышла непосредственно на пустырь, темный и страшный. Сердце гулко застучало, отдаваясь в висках, рука судорожно сжала портфель. Наступив на камень, подвернула ногу на высоком каблуке. Дурной знак! Выбранив себя, что не надела, как накануне собиралась, практичные китайские кеды, Марина решила снять туфли, но передумала, пожалев колготки.

Дорожка шла по пустынному и ровному ландшафту с бугорками стихийных микросвалок, потом нырнула вниз. До шоссе оставалось метров сто, но эти метры тянулись по зарослям осокоря, золотарника и каких-то безымянных кустов, поднимавшихся выше человеческого роста. Именно здесь чаще всего...