Скулы у Павла напряглись. Он молчал, пожирая Рафаловича фамильным удавьим взглядом. Тому было не до взглядов. Он продолжал свою сбивчивую речь, словно несся с горы во весь опор:
— Да, я не преувеличиваю — у меня в жизни действительно были сотни женщин... и соответственно сотни расставаний... О, это всегда было легко — или очень легко. Но тут... тут случай особый... Понимаешь, Таня — она другая. Я... я уважаю ее. Да что там уважаю! Я ей многим обязан. Нет, не многим — всем. Всем!.. И она единственная из женщин, которую я в глубине души ставлю неизмеримо выше себя... Хотя была еще одна... Но ее уже нет. Ты знаешь, о ком я.
— Знаю, — прошептал Павел, бледнея.
— Я не вру тебе! — вскрикнул Рафалович. — Я действительно понимаю, что в сравнении с Таней я — ничто! И это несмотря на те... обстоятельства, в которых мы с ней живем... Я несколько раз ловил себя на гнусной радости от того, что женщина, которой я недостоин, состоит у меня на содержании. Я гнал от себя эту радость и всякий раз откупался, делая Тане дорогой подарок... Я не знаю, чувствует она это или нет... Она всегда так радуется моим подаркам... Мы живем вместе полтора года, и она счастлива со мной, я это точно знаю. Она не раз говорила мне, как она мне благодарна, в каком аду она жила до встречи со мной, как боится вновь опуститься в ад... Она как-то призналась мне, что за день до нашей встречи чуть не выбросилась из окна. Я страшно боюсь, что она не выдержит, если мы расстанемся. Но иначе я не могу...
Губы Павла тронула чуть заметная презрительная усмешка. Рафалович ее не заметил. Он вскочил с табуретки и принялся расхаживать по кухне.
— Не могу же я привезти жену и маленьких детей в дом к родителям! — кричал он. — Там совсем больная мама, отец, который себе пьянствует и скандалит, зануда Роза с тремя рахитиками... Шустер бросил ее, и я его хорошо понимаю! А за эту квартирку уплачено на год вперед, и до места моей будущей работы отсюда рукой подать!.. Я ехал сюда, так я совсем не спал! Молил Бога, только чтобы Таня ничего этого не заметила, в свой день рождения по крайней мере. Но больше тянуть нельзя... Что делать, Павел а? Что мне делать?
Он остановился и умоляюще посмотрел на Павла красными глазами.
— Я знаю, что тебе делать, — тихо сказал Павел.
Возвратившись домой с весьма тяжелой сумкой и никого не застав, Таня удивилась — но не тому, что никого нет, а тому, что ничуть не удивлена. Впрочем, даже и это удивление, пополоскавшись несколько секунд в сознании, кануло в ватный туман: она не оправилась от пережитого утром потрясения, и что-то подсказывало ей, что теперь уже никогда и не оправится. Это было божественно.
Она, напевая в четверть голоса, принялась извлекать из сумки свертки, банки, бутылки. Разложила на блюде севрюгу, буженину. Откупорила банку с болгарскими томатами и опорожнила ее в хрустальную салатницу, а вто — рую салатницу заполнила готовым салатом с крабами. Положила в холодильник водку и шампанское. Перешла в гостиную, накрыла стол новой скатертью, достала тарелки, фужеры... Мысль о будущем ни разу не посетила ее. Если бы в эти минуты кто-то спросил ее, а что же дальше, она сначала удивилась бы глупому вопросу, а потом рассмеялась бы и сказала: «Дальше все хорошо!» Иного быть не может.
Звонка в дверь она не услышала, но по истошному лаю Бэрримора поняла, что звонят. Подумав на ходу: «Кто бы это?», она машинально вытерла совершенно чистые руки о передник и открыла дверь. На пороге стоял высокий мужчина в безупречном темно-синем костюме. На фоне костюма красиво выделялось большое алое пятно букета, который мужчина протягивал ей.
Таня оторопело приняла тюльпаны в хрустящем целлофане и отступила на шаг.
— Извини, — хрипловато сказал мужчина. — Роз нигде не нашел.
И только тут она поняла, что это Павел. Она выронила букет, схватила его руки в свои, втащила его в прихожую, машинально захлопнула дверь и порывисто обняла его. Губы их слились, пространство и время вновь сжались до здесь и сейчас.
Как и в прошлый раз, их привел в себя звук — звонок в дверь и сопутствующий лай Бэрримора.
— Звонят, — прошептал Павел.
— Не открою, — напечатали ее губы на его бритой щеке. — Пошли они все на фиг...
Но Павел уже опустил руки, отпуская ее из объятий.
— Открой, — сказал он. — Открой. Это хорошо. Это все нормально...
И отошел поближе к кухне. Таня открыла дверь.
— Это я! Вику ль, заходи!
Обдавая прихожую ароматами дорогого коньяка, ввалился Рафалович и, как на буксире, втянул вслед за собой совсем молоденькую девчонку со смазливой хитрой мордашкой. Она остановилась у самых дверей в нагловато-смущенной позе дворняжки.
— Знакомься, Викуля! — разведя руки в стороны, провозгласил Рафалович. — Это мой лучший друг Павел Чернов, а это вот Таня, его невеста. Тани сегодня день рождения, мы решили, что справим его у меня... Ребята, это Викуля из канцтоваров...
— Здравствуйте... — ломким голосом проговорила Викуля, настороженно стреляя глазками по присутствующим. — Поздравляю! — сказала она Тане. Взгляд ее изумленно замер.
Заторможенный мозг Тани еще только выстраивал вопросы: как понимать Ленькино поведение и слова, особенно «невеста»; откуда взялась Викуля; что вообще происходит? Но профессиональные рефлексы уже работали вовсю. Она с ослепительной улыбкой приблизилась к Викуле и проворковала:
— Проходите же, милая. Давайте ваш плащик...
— Я... я вас знаю, — жмурясь от смущения, выдавила из себя Викуля. — Я все ваши фильмы видела.
— Да, да. Только не дрожите так... Ленечка, у тебя такая славная подружка. Что ж ты ее раньше нам не показывал? — Таня невинными большими глазами смотрела на Рафаловича.